– Зачем?! Зачем? Да потому что он как будто все это видел собственными глазами! Убийства, крики, боль! Видел с моих слов! Каждый раз, когда он приходил на сеанс, с его идеальной челкой, косоглазием, шрамом, я представлял себе, что это он, а не я, разрезает плоть, унижает свои жертвы! И он описывал мне мои же убийства так, будто совершал их сам! Описывал их, сидя у меня в кабинете… Он даже пальцы наждачкой стер! Нашел весы, изготовил перо, которое весило сто двадцать пять граммов, как у Палача! Он рассказывал мне о том, что якобы переживает, хотя на самом деле это переживал я! Он ворошил угли! Благодаря ему я действовал, все время действовал, даже когда не убивал. Все время… Мы отлично дополняли друг друга…

Он резко вонзил скальпель в деревянную столешницу.

– А после несчастного случая Палач умер… – продолжил Давид, тряхнув головой. – И Бурн должен был исчезнуть вместе с ним…

– Мне пришлось убедить Бурна покончить жизнь самоубийством… Потом посмертно помянуть Палача, придумав ему легенду и личность… И сделать так, чтобы простые люди и журналисты думали, что он исчез… И чтобы я так думал… Чтобы полиция удовольствовалась историей о шумах в сердце… Чтобы у цифр, вытатуированных на черепах детей, был смысл… Новые заключения я написал за пару ночей, а потом сжег все, что касалось настоящего Бурна, этого мелкого сексуального маньяка. Полицейские всему поверили. Они так торопились закрыть это дело! Чтобы народ замолчал! – Артур сжал кулак. – Да, мне пришлось подтолкнуть Бурна к самоубийству! Я должен был прогнать Палача, избавиться от него! Он не мог больше существовать! Но как это сделать! Он всегда был частью меня! Я – это он! Я Палач, даже в этом кресле! Палач не может умереть! Он непобедим! – В глазах Дофра не осталось ни одной эмоции. Ни грусти, ни радости. Только абсолютный холод. – Мне нужен был смысл жизни. Цели. Достойные моего прежнего «я»… Я жаждал утолить аппетит Палача, продолжать дышать… несмотря на «Dolor»…

– И… и когда контрразведка заставила… вас исчезнуть, вы… снова занялись психологией, но неофициально… Вы форматировали умы больных людей… Вы… Отныне вы не действовали сами… но руководили из своего… инвалидного кресла… Сколько? Сколько их, эмм и бурнов, которыми вы манипулировали, которым разрушили жизнь? Сколько?

– Достаточно, чтобы мне казалось, что я все еще могу передвигаться на своих двоих.

Давид был опустошен, комната вокруг кружилась.

– Вы их убили… Вы убили мою семью… Мою жену… Моего ребенка…

– Ты не представляешь, сколько человек я убил. Ты просто не можешь себе этого вообразить.

Давид натянул веревки так, что у него на запястьях выступила кровь.

– Ты можешь пораниться, – ухмыльнулся Палач. – Аккуратнее!

– Значит, все… все ложь… Энтомологи, свиные туши…

Дофр с наслаждением кивнул:

– Это шале принадлежит мне. Ты попал в декорации. Твоя семья, Аделина и ты сам были лишь игрушками, вожделенными объектами, которыми я обзавелся, чтобы неплохо провести время.

Он кивнул на противоположную стену:

– Туши повесил Кристиан, он же позировал для фотографии… Это он проник в дом, освежевал кроликов и разложил на дороге шипы. Энтомологов не существует, так же как программы «Schwein» и Франца. А цифры – ты так гордился, когда нашел их на дубе, на фотографии и так далее, – не более чем простая выдумка. Ради нее мы даже залили серебром надпись на стволе дуба! Кристиан просто выполнял приказы, вот и все. А я… когда планировал ваш приезд… будто в первый раз казнь организовывал, получил такое удовольствие! Бедняга Кристиан уверен, что создал нужную обстановку для какого-то писателя, чтобы этот так называемый писатель дал волю своему воображению! Закончив приготовления, он спокойно вернулся домой, ничего не подозревая, и теперь ждет себе двадцать восьмого февраля… конца моих каникул… – Дофр грубо захохотал. – Какой из тебя писатель! Твой рассказ о Палаче – просто дерьмо! Дамочка сначала прячется в лесу, а потом лезет под кровать! Клише, банальности! «От мертвых» – так и вовсе сущий кошмар! Да на что ты вообще годен?!

– Вы…

– Во всей этой истории верно только то, что Эмма тебя любит. Это я дал ей твою книгу, подтолкнул к тебе, это я создал Мисс Хайд. Она любит тебя, Давид. Любит так, что готова убить. Любит так, что сама себя расцарапала, поверив, будто за ней гонятся, а потом чуть не умерла от усталости… И все это ради того, чтобы оказаться в твоих объятиях. Она даже мебель передвинула, чтобы ее кровать стояла так же, как твоя, чтобы поддержать иллюзию, словно ты всегда и всюду рядом с ней. В ее доме ты у нее везде. На стенах, напротив зеркал, она увеличила и повесила напечатанные о тебе статьи и твои фотографии, смешно даже, тебя на них не узнать, качество просто ужасное! Знаешь, она уже трех типов в больницу отправила, а еще одному ноги перебила… и каждый раз это был «несчастный случай». Кто-то с лестницы падал, кого-то чем-то придавило, кому-то она умудрилась подсыпать таблетки… И Бог свидетель, как она их любила! Так что от тебя она не отстанет! И поверь, ты ее ужасно разозлил!

– Вы… не имеете права!

– Я казню, я милую! Я всегда делал так, как хотел. Брал плоть, когда жаждал ее. Человеческую плоть! Нирвана! Кто бы мне в этом помешал? Власть, Давид! Я властвовал! Приказывал! Доминировал! – Он замолчал секунд на десять, он был далеко, очень далеко. – Ну вот, Давид… – вздохнул он. – Вот и все. Годы проходят, а возбуждение остается, его можно сравнить разве что с ампутированной конечностью… Не знаю… Объяснить это трудно…

– Вы… вы не поступите так со мной… Артур… Вы…

Дофр помахал у него перед носом указательным пальцем, как будто лобовое стекло протирал.

– А это Эмма сделает. Это всегда девки делали! Ты не представляешь, на что способны женщины, лишь бы не умирать… Да! Видел бы ты, как они смотрели, когда я держал на руках их детей! Это…

Он не закончил фразу. Он ее смаковал.

– Эти дети… – с трудом произнес Давид. – Вы… должны сказать мне… Номера… на их черепе… Что… что они значат?

Артур облизнул губы и, как стервятник, посмотрел на свою добычу.

– Речь и правда шла о сердцебиении. Ты почти догадался, Давид. Почти догадался…

– Сердцебиение… Ваше…

– В среднем семьдесят ударов в минуту, умножить на двадцать четыре часа… Так было в первый раз, когда я… Потом бывало и шестьдесят восемь, и шестьдесят семь… Выше девяноста ударов в минуту – это когда я убивал Бемов – пульс у меня не поднимался. Обычно я владел ситуацией! Владел своей злобой, своим гневом. С каждым разом я совершенствовался! Приближался к идеалу… – Он погладил себя сквозь брюки, глядя при этом в потолок. – И потом, набивать им цифры значило… значило оставить им что-то, что представляло для меня наивысшую ценность, ведь сам я забирал у них то, что было им дороже всего. Я ставил им на черепа вечную печать своего оргазма, а их кровь умывала мои руки. Эти дети принадлежали мне! Они видели, как я мучаю их отцов, убиваю их матерей! Представляешь себе? – Он приложил указательный палец к виску. – У них это в подкорке отложилось! Я живу в их кошмарах, я знаю, что в своем подсознании они все еще чувствуют влажный запах комнаты, в которой пролилась кровь, знаю, что днем и ночью их преследуют те самые крики. Те же, что преследуют и тебя…